Мы анархический коллектив, изучающий тему радикального ментального здоровья. Мы считаем, что сейчас социальные активист_ки, будучи вовлечены в активистскую деятельность, недостаточно уделяют внимание собственному психологическому состоянию. В этом мы видим влияние тенденций современного общества, в котором не принято и даже является табуированным показывать свои слабые стороны и проявлять эмоции. Мы отдаем предпочтение движению антипсихиатрии и радикального ментального здоровья, потому что, в отличие от официальной психиатрии, здесь не замалчивается влияние социально-политической обстановки на наше психическое здоровье. И поэтому мы занимаемся этой темой, чтобы привлечь внимание к данной проблеме и повысить уровень осознанности, как свой, так и товарищ_ей, в данной области. И эту деятельность мы видим как основу, изменяющую общество.
_______________________________________________________________
Представляем вашему вниманию наш перевод статьи (одна из трех частей, которые со временем будут опубликованы):
Многие анархисты с подозрением относятся к «психологии» и уделяют ей недостаточно внимания, отстраняясь из-за её индивидуалистического фокусирования. Тем не менее, психологические предположения о власти, иерархии, сотрудничестве и подобных системах, лежат в основе критики этатизма и капитализма, форм префегуративных усилий по преобразованию общества, осознав это, люди смогут легче достичь самостоятельности и взаимопомощи. В то же время, личностные и межличностные потрясения часто мешают этим попыткам. Задача данного обзора состоит в том, чтобы определить, какие аспекты психологического исследования и психотерапии (особенно критической психологии, расширенной гуманистической психологии и радикального психоанализа) могут помочь анархистам бороться одновременно с личным и политическим.
Ссылаясь на слияние в каждом из нас внутренних и внешних сил, Густав Ландауэр писал: «Государство – это не что-то, что может быть разрушено революцией, но условие, определенные отношения между людьми, способ человеческого поведения. Мы разрушаем его, заключая другие отношения, ведя себя по-другому» [Ландауэр, 1910]. Как и все мировоззрения, анархизм включает предположения о человеческой природе и человеческом обществе, которые объясняют, как мы будем действовать и как мы думаем о том, как должны поступать. Эта «Психология на каждый день» [Джонс и Элкок, 2001] помогает понять наше собственное и чужое поведение, формирует наше понимание, какое общество является желаемым и возможным. Стать частью анархистской политической культуры [Гордон, 2005], часто означает замену старых предположений новыми. Однако, несмотря на значимость психологических предположений о взаимных связях между личным и политическим, остаётся неясным, в какой степени любая из различных ориентаций психологии — академическая дисциплина, терапевтическая специальность, психоаналитическое понимание или силы распространенной культуры — могут помочь продвижению освобождения и объединения.
Анархизм и психология содержат множество тенденций, с незначительно схожими пониманиями определений, происхождений, методов, возможностей или целей. Анархисты, не только анархо-академики, обсуждают вопросы: что такое анархизм, как и когда он возник, к чему он стремится, как правильно реализовать анархистские идеи и, особенно академики, заменит ли пост-анархизм старую систему. Психология имеет сопоставимые вопросы: важнее ли сосредотачиваться на разуме или поведении? Это наука и если да, то какая? Значит ли это искать общие закономерности поведения или лучше осмысливать индивидуально, в зависимости от контекста? Эти параллельные дебаты имеют значение для продвижения анархизма и для определения, чьим интересам может служить психология.
Критика анархизма неизбежно проникает в психологическую область. Анархисты в целом выступают за такие ценности, как сотрудничество и взаимная помощь, самоуправление и участие, спонтанность и освобождение. Неиерархическое общество, мы верим, поможет людям удовлетворить подвижность (т.е. гибкость, возможность быть непредсказуемыми, спонтанными) и, иногда, конфликтующие потребности в автономии и взаимности, не повреждая других в процессе [Fox, 1985, 1993]. Мы знаем, что элита власти зависит не только от подавления радикальных движений, но также от неправильного направления нас в сторону карьеризма, консюмеризма, националистических и других идеологически удобных путей, которые жертвуют независимостью или равноправием, а часто обоими. Это работает, в основном, за счёт доминирующих институтов — образования, религии, средств массовой информации, закона, психотерапии — что включено и распространено в конкретных видах человеческой природы и общества.
Чтобы было понятно: я не говорю, что эти темы только психологические, или то, что говорят психологи, более важно, чем то, что говорят другие. Поскольку взаимодействие между личностью и сообществом – «центральная проблема, возможно, во всех социальных теориях» [Amster, 2009, с.290], наиболее продуктивный подход — междисциплинарный.
Я также понимаю, что слишком много психологизации отвлекает внимание от политической работы. Последняя тенденция – «позитивной психологии» — в основном, ещё один соблазн изменить наше мышление, а не наш мир [Ehrenreich, 2009]. Я согласен с Зерзаном [1994, с.5], который отметил, что в психологическом обществе, социальные конфликты всех видов автоматически смещаются на уровень психических проблем, для того, чтобы они могли быть отнесены на личность в качестве индивидуальной проблемы. И с Сакольским [2011, с.10]: «Человеческий толчок к взаимопомощи с течением времени задохнулся в отупляющей индустрии, которая профессионально обращает в свою веру от имени аполитичной позитивистской психологии. Акцент последней — это обвинение себя за собственное отчуждение и угнетение, что подкрепляется нашими повседневными отношениями взаимного согласия, когда нас постоянно поощряют быть «реалистичными», поступать в соответствии с программой, перестать ныть, употреблять антидепрессанты при необходимости, и, ради бога, быть оптимистичными».
Кроме того, я не обращаю внимания на роли психологов, как органов пропагандистов обычных западных ценностей, агентов государств и корпоративной власти среднего класса. Это грязная история, от разведки и личностного тестирования, которые классифицирует людей по бюрократическому социальному контролю, умиротворяющая заключенных, работников, психически больных, студентов и женщин, психологической манипуляцией, начиная от распространения искаженных моделей нормальности в рекламных корпоративных продуктов до допроса заключенных в Гуантанамо [Герман, 1995; Тайсон, Джонс, и Элкок, в печати]. Психотерапевты обычно используют медикализированные (превращающие в болезнь) диагнозы, созданные психиатрами, востребованные страховыми компаниями, а иногда и явно предназначеные для общественного контроля. «Оппозиционно-вызывающее расстройство», например, связано с диагнозом «Анархия», которое Бенджамин Раш, «отец американской психиатрии», подписавший декларацию о независимости, использовал при сопротивлении федеральным органам, как «избыток страсти к свободе» представляющий собой «форму безумия» (Levine, 2008).
Несмотря на наличие анархистских психологов (например, Хомского, 2005; Кромби, 2008; Эрлиха, 1996; Фокса, 1985, 1993a; Гудмана, 1966/1979; Сарасона, 1976; Варда, 2002), дисциплина остается неоднозначной. Поэтому не удивительно, что анархисты так редко обращаются к психологии, даже если используют психологические понятия и говорят о человеческой природе. Например, мало кто в 28 главах Современных Анархистских Исследованиях [Амстер и др., 2009] упомянул психологию, которая не появляется в содержании; ни один из 34 авторов не идентифицируется как психолог. Анархистская Образовательная Сеть в списке литературы отмечает — «психология потенциально имеет много вещей, которые можно предложить анархизму (и наоборот!)», но списки литературы по психоанализу требуют гораздо больше работы, чем по психологии, много из них старые и с информацией не на английском языке (anarchist-studies-network.org.uk). Я нашел ссылки только на одну книгу с анархизмом и психологией в названии [Хамон, 1894]. Случайно исключая, в том числе недавние обращения к экопсихологии [Heckert, 2010; Родос, 2008], там было мало систематических обращений к потенциальным связям.
С другой стороны, как уже отмечалось, анархисты регулярно приводят психологические аргументы, часто параллельно как с марксистскими, так и ситуационистскими [Дебор, 1967; Ванненгейм, 1967]. Это справедливо в отношении для Кропоткина, Эммы Голдман и других классических анархистов и анархисток, это верно и сегодня.
Подчеркивая «личные и психологические аспекты жизни», первые женщины-анархистки настаивали, что «изменения личных аспектов жизни, таких как семья, дети, секс, следует рассматривать как политическую деятельность» [Лидэр, 1996, с. 143]. Спустя столетие, Мильштейн 2009 говорит, что анархизм – только политическая традиция, которая последовательно сцепилась с напряженностью между индивидом и обществом [с. 92], чьи цели: «изменить общество для того, чтобы также изменить себя» [с. 12].
Для Сальмона [2010, с. 13]: «Легко одновременно говорить о сложных системах и забыть о сложном себе. Это не о помещении одного выше другого (индивидуального и общественного), но понимание, что они должны идти рука об руку, чтобы быть по-настоящему революционными».Гордон [2005, с. 4] также настаивает, что преобразование начинается сейчас: «Анархизм является уникальным среди политических движений, подчеркивая необходимость реализовывать свои желаемые социальные отношения внутри структур и практик самого революционного движения. Пока префегуративная политика может выглядеть как форма «конструктивного» прямого действия, в ответ анархисты предлагают социальные отношения, лишенные иерархии и господства, предлагают взять ответственность на себя за их строительство».
Всё же это проблема. Несмотря на то, что мы хотим жить по анархистским ценностям сегодня, ни один из нас не вырос, обучаясь тому, как можно это делать.
Барклай [1982, с. 103] писал, что «отдельные члены [анархистских осознанных общин] … были выращены в культурных традициях и ценностях государства и существует большое затруднение освободить себя от их вредного воздействия». «Напряженность в анархистской теории между политическим и личным» [Де Леон и Любовь, 2009, с. 162] означает, «что будет постоянная борьба, чтобы найти баланс» [Мильштейн, 2009, с. 15].
Недавние вопросы, которые противостоят ограничениям власти в движении, фокусирующемся на пути, каким образом модели господства в обществе влияют на взаимоотношения внутри него — раскрывают динамику расистского, сексистского, эйджистского или гомофобного поведения и ставят вопрос: почему руководящие позиции в активистских кругах, как правило, заняты чаще мужчинами, чем женщинами, чаще белыми, чем не-белыми и чаще дееспособными людьми, чем людьми с ограниченными физическими возможностями [Гордон, 2008, с. 52].
Во время противостояния этим трудностям, иногда мы сомневаемся. Сталкиваясь лицом с тем, как много нужно сделать, иногда мы соглашаемся просто потреблять, оставаясь достаточно способными для работы в определенный момент, а не развивать личные, межличностные и коллективные навыки анархистского общества, которое может когда-нибудь способствовать более естественному развитию этих навыков. Мы знаем, что ориентация на себя — наши взаимоотношения, потребности, чувства, желания, неприятности, важные и не значительные — могут стать предметом обеспокоенности, изолирования, нарциссизма. Мы сопротивляемся индивидуалистическим решениям. Тем не менее, если мы поймем наши потребности и желания лучше — откуда они берутся, почему они у нас есть, как их удовлетворить, как мы могли бы изменить их — и если мы научимся более эффективно с ними взаимодействовать, то наши жизненные ситуации смогут быть более удовлетворенными, наши отношения более полноценными, наша работа станет более сносной и наши сообщества и политические проекты более успешными. У анархистов есть хороший смысл, мне кажется, что жизнь будет свободна от конкурентоспособности, собственничества, ревности и господства, открывая себя освобождению, спонтанности и радости. Но решение отличаться не делает нас разными. Избавиться в своей собственной жизни от вредных привычек, искажённых потребностей и запутанных эмоций не так-то просто.
Было бы полезно, чтобы сфера психологии была союзной, а не противоборствующей, хотя анархизм, возможно, имеет гораздо больше того, что можно предложить психологии, чем наоборот. Тем не менее, все большее число критических психологов [Фокс, Прилельтенский и Остин, 2009] готовы, как Сакольский 2011 и Зерзан 1994, подрывать идеологическую роль психологии, пока занимаются исследованиями, преподаванием и альтернативными терапиями. Критическая психология более маргинальна, чем её коллеги в других областях и, вероятно, будет оставаться таковой [Паркер, 2007], её приверженцы больше марксисты или даже либералы, чем анархисты [Фокс, в печати], но она остается более исправляющим пространством для продвижения трёх анархистских проектов, описанных Гордоном [2009, с. 253]: «делегитимация, прямое действие (как разрушительное, так и созидательное) и сети». В следующем разделе я опишу три области для продвижения анархизма, со смешанными воздействиями: клинической психологии в качестве терапевтической профессии, социальной психологии, как технологии, производящей знания и наследие гуманистической психологии и радикального психоанализа.
Взято с activism-inside.com