НА МСВС

Эти и другие сообщения и аналитические обзоры доступны
на английском языке по адресу www.wsws.org

Новости и комментарии
Социальные вопросы
История
Культура
Наука и техника
Философия
Рабочая борьба
Переписка
Трибуна читателя
Четвертый Интернационал
Архив
Что такое МСВС?
Что такое МКЧИ?

Книги

Другие языки
Английский
Немецкий
Французский
Итальянский
Испанский
Индонезийский
Польский
Чешский
Португальский
Сербохорватский
Тамильский
Турецкий
Сингальский

МСВС : МСВС/Р : Четвертый Интернационал

Версия для распечатки

К вопросу о переосмыслении наследия Троцкого и его места в истории двадцатого века

Лекция Дэвида Норта
11 сентября 2001 г.

Нижеследующая лекция была прочитана Дэвидом Нортом, председателем международной редакционной коллегии МСВС и национальным секретарем американской партии Социалистического Равенства (Socialist Equality Party), 21 января 2001 г. во время работы международной школы, которая была проведена в Сиднее партией Социалистического Равенства Австралии. На английской странице МСВС эта лекция была опубликована 29 июня 2001 г.

Введение: МКЧИ с 1991-го по 2001 г.

Мне бы хотелось начать с цитаты из статьи, написанной Львом Троцким в 1923 году. Он писал:

«Революционер, который в нашу эпоху может быть связан только с рабочим классом, имеет свои особые психологические качества ума и воли. Революционер, когда нужно и можно, сламывает исторические препятствия насилием, когда нельзя — обходит, когда нельзя — упорно и терпеливо подтачивает и дробит. Он революционер, потому что не боится взрывать, применять беспощадное насилие, знает ему историческую цену. Он всегда стремится свою разрушительную и творческую работу развернуть в полном объеме, т.е. из каждой данной исторической обстановки извлечь максимум того, что она может дать для движения вперед революционного класса».

«В своем действии революционер ограничен только внешними препятствиями, но не внутренними. Это значит, что он должен воспитывать в себе способность оценивать обстановку, арену своего действия во всей ее материальности, конкретности, в ее плюсах и минусах и подводить ей правильный политический баланс» [ Правда, 24 июня 1923 г.].

Этот фрагмент, как мне кажется, особенно хорошо применим к рассуждениям о том историческом периоде, который мы пережили за последние десять лет. 2001-й год завершает десятилетие, начавшееся с войны в Персидском заливе в январе 1991 года. В декабре того же 1991 года распался Советский Союз. Все мы знаем, что эти события открыли один из самых трудных периодов в истории мирового рабочего класса. Трудный не в том смысле, в каком трудными были 1930-е и 1940-е годы — период самого острого и взрывоопасного кризиса капитализма. Однако, на мой взгляд, было бы справедливо сказать, что завершившееся десятилетие характеризовалось ужасающим упадком политического сознания широких слоев рабочего класса. Таким оказался исторический продукт предшествующих десятилетий, наполненных политическими перекосами, фальсификациями, откровенным оппортунизмом, которые были столь характерны для политики любой старой бюрократии, — как сталинистской, так и социал-демократической, — которые отняли у рабочего класса революционные перспективы и ориентиры в политике. В результате рабочий класс в международном масштабе оказался неготовым к резкой смене политической ситуации и к переменам в структуре мировой экономики, которые высветили полное банкротство узконациональных программ тех старых организаций, что претендовали на выражение интересов рабочего класса.

Прошедшее десятилетие было отмечено, прежде всего, спадом самостоятельной социальной борьбы рабочего класса. Параллельно с этим по всему свету наблюдался процесс упадка и распада старых организаций, которые претендовали на то, чтобы представлять рабочий класс; одновременно происходило фактическое крушение радикальных организаций, которые в той или иной форме пытались отстаивать и представлять революционное направление. Практически невозможно назвать политическую партию левого толка, которая на протяжении последних десяти лет продемонстрировала способность противостоять разрушающему влиянию этого поистине всемирного упадка; единственным исключением является Международный Комитет Четвертого Интернационала.

Я не стану отрицать того, что события последних десяти лет весьма сложным образом повлияли на наши кадры. Наше движение не может быть абсолютно изолировано от воздействия той социальной и политической среды, в которой мы работаем. Товарищи, составляющие это движение, прожили еще десять лет и должны были за это время решать множество различных проблем, которые по мере естественного чередования лет накапливаются в жизни людей. Нам было необходимо многое изменить в формах нашей повседневной работы.

При отсутствии массового движения, от которого наши партии получали бы материальную помощь и поддержку, мы должны были драматическим образом изменить некоторые внешние характеристики нашей организации. Во многих случаях тем товарищам, которые годами посвящали себя только партийной деятельности, приходилось искать работу, учиться обеспечивать себя в новой рыночной среде, гораздо более сложной, чем в разгар послевоенного экономического бума. Подобные перемены на относительно поздней жизненной стадии создают, несомненно, множество проблем.

Но я не думаю, что в истории нашего движения, — когда она будет написана, — этот опыт предстанет в виде некоей определяющей характеристики. В будущем, скорее всего, обратят внимание на тот неоспоримый факт, что 1990-е годы были отмечены реальным повышением политического и теоретического уровня нашего движения, а также на то, что именно за эти десять лет Международный Комитет по многим показателям превратился в признанного лидера международного социализма.

Если мы признаем в качестве базовой предпосылки, что революционная теория управляет революционной практикой, то получится, что на протяжении минувших десяти лет в нашем международном движении наблюдался подлинный расцвет марксистской теории. Этот расцвет марксистской теории сделал возможной разработку новой перспективы для нашего движения; перспективы, которая заключается в переходе от лиг к партиям. Данная перспектива, вытекающая из анализа глубоких перемен в структуре мирового капитализма и в развитии его технологий, стало основой для появления новой формы политической организации, что проявилось в основании Мирового Социалистического Веб Сайта (World Socialist Web Site) в январе 1998 года.

Я не знаком с самыми последними данными, но на протяжении минувших двух лет число наших читателей росло по экспоненте. Каждый месяц количество посещений составляет от полутора до двух миллионов, что означает наличие свыше 100,000 отдельных читателей за такой период времени. В этом проявляется необычайный рост международной аудитории, интересующейся всемирным троцкистским движением.

Если можно вновь привлечь внимание к уже прозвучавшей цитате, то необходимо подчеркнуть следующее. Даже в самых неблагоприятных объективных условиях, в таких объективных условиях, которые оказались непреодолимыми для сталинистов и для многих организаций радикального и оппортунистического толка, мы смогли извлечь политический материал, необходимый для подлинного развития марксизма и для расширения политического влияния Международного Комитета Четвертого Интернационала. Если мы смогли сделать это в условиях глубокого кризиса, охватившего рабочее движение, то есть все основания полагать, что быстрое нарастание борьбы рабочего класса обернется в будущем взрывоподобным ростом нашего политического движения.

Политическая партия проверяется в условиях политических трудностей. Наше движение проявило прекрасные творческие способности и мастерство, выявляя и используя те возможности, которые заключены в нынешней объективной ситуации, — возможности, которые больше не смогла заметить ни одна организация, пытающаяся представлять рабочий класс. Эти возможности были использованы для того, чтобы осознать значительные исторические перемены в деятельности международного марксистского движения.

Что же особенно ярко высвечивается благодаря этому приобретению? С самого начала современной истории Международного Комитета наиболее важным фактором была борьба МКЧИ против оппортунизма британской Рабочей Революционной партии (Workers Revolutionary Party), развернувшаяся еще в 1982 году. Эта борьба имела критическое значение в плане сохранения базовых принципов троцкизма внутри нашей организации. Это неизбежно привело нас к еще более глубоким вопросам.

Чем мы, по существу, занимались? Мы вновь и вновь утверждали те принципы, что были выдвинуты и развиты Троцким в качестве основы для развития революционного движения. Это, конечно же, и приводит нас к теме сегодняшнего доклада: переосмыслению наследия Троцкого и его места в истории Четвертого Интернационала.

Шестьдесят лет со времени убийства Льва Троцкого

Почти шестьдесят лет назад, 21 августа 1940 года, умер человек, который, несомненно, навсегда займет одно из первых мест в истории борьбы людей за свое освобождение. Когда историки грядущих лет и десятилетий начнут исследовать и трактовать XX век, фигура Льва Троцкого будет становиться все более и более значительной. Ни в чьей иной жизни борьба, искания и трагедии прошедшего века не отразились так полно и глубоко, как в жизни Троцкого. Если мы согласны с замечательным наблюдением Томаса Манна, говорившего, что «в наше время судьба человека формулируется в терминах политики», то можно будет без преувеличения сказать, что именно в шестидесяти годах жизни Троцкого эта судьба нашла свое наиболее глубокое воплощение. Биография Льва Троцкого — самое точное и концентрированное выражение тех поворотов, что пережила мировая социалистическая революция в первой половине двадцатого века.

За три года до своей гибели в беседе с одним американским журналистом, который был настроен скептически и враждебно, Троцкий говорил, что смотрит на собственную жизнь не как на цепочку нелепостей и трагических эпизодов, но сквозь призму различных этапов в исторической траектории революционного движения. Его восхождение к власти в 1917 году стало результатом невиданной активизации рабочего класса. На протяжении шести лет его власть определялась теми социально-политическими отношениями, которые были вызваны этим всплеском активности. Личные политические неудачи Троцкого неизбежно следовали за спадом революционной волны. Троцкий потерял власть не потому, что уступал Сталину в политическом мастерстве, а потому, что социальная сила, на которую опиралась его власть, — российский и международный рабочий класс — переживала период политического отступления. Истощение сил российского рабочего класса в результате гражданской войны, нарастание политической силы советской бюрократии, а также неудачи европейского рабочего класса — особенно в Германии — были, в конечном итоге, главными причинами того, что Троцкий лишился власти.

В личной судьбе Троцкого отразились и последующие неудачи международного рабочего класса: политическая деморализация, наступившая вслед за поражением Китайской революции в 1927 году, дала Сталину возможность вытеснить Левую оппозицию из Коммунистического Интернационала и отправить Троцкого в изгнание — сначала в Алма-Ату, а вскоре и за пределы СССР. Победа Гитлера в 1933 году, ставшая возможной из-за преступно-безответственной политики германской Коммунистической партии во главе со сталинистами, подтолкнула ужасную череду событий, приведшую к Московским процессам, политической катастрофе сталинских Народных фронтов и к окончательному изгнанию Троцкого с европейского континента — в далекую Мексику.

Именно там, в Койоакане, пригороде Мехико, Троцкий был убит сталинским агентом. Смерть Троцкого стала подлинной вершиной той кровавой оргии, которая была развязана сталинистской и фашистской контрреволюцией. К этому времени в Советском Союзе были уничтожены практически все старые товарищи Троцкого. Погибли все его четверо детей. Две его старшие дочери рано ушли из жизни из-за тех испытаний, что обрушились на них, когда начались гонения на отца. Оба сына, Сергей и Лев, были уничтожены сталинским режимом. Лев Седов к моменту своей смерти в Париже в феврале 1938 года являлся второй, после своего отца, политической фигурой в Четвертом Интернационале. Выдающимися деятелями в секретариате Четвертого Интернационала были также Эрвин Вольф (Wolf) и Рудольф Клемент (Klement), убитые соответственно в 1937 и 1938 годах.

К 1940 году Троцкий был уверен в том, что и сам он неизбежно станет жертвой покушения. Это не означало, что он погрузился в пессимизм и покорился судьбе. Он делал все, чтобы отвести и отдалить тот удар, который готовил Сталин со своими агентами из аппарата ГПУ-НКВД. Однако он понимал, что контрреволюция продолжает питать сталинские заговоры. «Я остаюсь в живых, — писал он, — не в соответствии с правилами, а в порядке исключения из них». Он предсказывал, что Сталин для нанесения удара попытается использовать те возможности, которые открылись из-за вспышки войны в Западной Европе весной 1940 года. Троцкий оказался прав.

Первая серьезная попытка покушения произошла вечером 24 мая 1940 года, когда весь мир следил за гитлеровским наступлением против французской армии. Вторая — и успешная — попытка была предпринята летом того же года во время битвы за Британию.

Почему же так боялись Троцкого, находившегося в изгнании и явной изоляции? Для чего была необходима его смерть? Троцкий сам дал этому политическое объяснение. Осенью 1939 года, всего через несколько недель после подписания сталинско-гитлеровского пакта (который он, кстати, предсказывал) и начала Второй Мировой войны, Троцкий обратил внимание на беседу Гитлера с французским послом Кулондром (Colondre), освещавшуюся в одной парижской газете. Когда Гитлер стал хвастаться, что Сталин дал ему свободу рук для разгрома врагов Германии на Западе, Кулондр оборвал фюрера таким предупреждением: «Действительным победителем (в случае войны) будет Троцкий. Подумали ли вы об этом?» Гитлер согласился с мнением французского посла, однако осудил своих советников за то, что они заставили его форсировать события. Ссылаясь на этот удивительный материал, Троцкий писал: «Призраку революции этим господам угодно дать личное имя... Оба они, Кулондр и Гитлер, представляют надвигающееся на Европу варварство. В то же время оба они не сомневаются, что над их варварством одержит победу социалистическая революция».

Если Троцкого боялись империалисты как из фашистского, так и из демократического лагеря, то у советской бюрократии это чувство оказалось еще более сильным. Сталин не забыл, что неудачи русской армии в Первой Мировой войне дискредитировали существовавший тогда режим и привели в движение широкие массы. Не возникнет ли подобная опасность вновь, если, вопреки договору с Гитлером, разразится еще одна война? Троцкий, пока он остается в живых, всегда будет восприниматься как революционная альтернатива бюрократической диктатуре, гуманное воплощение программы, идеалов и духа Октября 1917 года. Вот почему Троцкого нельзя оставлять в живых.

Но и после смерти Троцкого страх перед ним не уменьшался. Трудно представить другого человека, который бы не только при жизни, но даже через несколько десятилетий после своей смерти, оставался источником страха для живущих. Историческое наследие Троцкого не подвержено никакому растворению и поглощению. Через 10 лет после смерти Маркса теоретики германской социал-демократии нашли возможность приспособить его работы к перспективе социальных реформ. Судьба Ленина была еще более ужасной — его останки были забальзамированы, а его теоретическое наследие фальсифицировано и переделано в государственную религию, санкционированную бюрократией. С Троцким это повториться не могло. Настолько его сочинения и его действия были совершенны и точны в их революционной значимости. Более того, политические проблемы, которые анализировал Троцкий, социально-политические отношения, которым он давал точные оценки, и даже партии, которые он превосходно, умело и с уничтожающей критикой характеризовал, преобладали на протяжении большой оставшейся части века.

В 1991 году Университет Дьюка опубликовал 1000-страничное исследование о международном троцкистском движении, написанное Робертом Дж. Александером (Alexander) — пламенным антимарксистом, который считается в академических кругах специалистом по данному вопросу. В своем предисловии Александер делится таким примечательным наблюдением: «К концу 1980-х годов троцкисты так и не смогли ни разу прийти к власти ни в одной стране. Однако, хотя троцкизм, в отличие от сталинизма, не получал помощи от какого-либо устойчивого режима, наличие этого движения во множестве разнообразных стран при нестабильности политической жизни в большинстве государств мира означает, что перспективу прихода троцкистской партии к власти в обозримом будущем нельзя полностью отрицать» (1).

«Устойчивый режим» исчез вскоре после публикации книги Александера. Советская бюрократия так и не реабилитировала Льва Троцкого. История, как это часто отмечают, является непревзойденным насмешником. Десятилетиями сталинисты утверждали, что Троцкий стремится к разрушению Советского Союза, что он вступил в сговор с империалистами, которые намерены развалить СССР. За эти мнимые преступления советский режим приговорил Троцкого к смерти в изгнании. Но в конечном итоге сама советская бюрократия — как весьма точно предсказывал Троцкий — расчленила и уничтожила СССР. И она сделала это без того, чтобы решительно и открыто снять обвинения, выдвигавшиеся против Троцкого и его сына, Льва Седова. Нет, Горбачеву и Ельцину было проще подписать смертный приговор СССР, чем признать абсолютную лживость всех обвинений в отношении Троцкого.

Нисколько не приуменьшая колоссальный масштаб тех экономических и социальных перемен, что произошли за последние 60 лет, мы и сегодня находимся недалеко от тех проблем, вопросов и тем, к которым обращался Троцкий. Даже после распада Советского Союза работы Троцкого остаются необычайно современными. Изучение работ Троцкого представляется важным не только для изучения политических событий XX века, но также, и в не меньшей степени, для того, чтобы найти политические ориентиры в очень сложном мире, который мы наблюдаем в первом десятилетии XXI века.

Если величие политического деятеля определяется тем, насколько его наследие остается значительным и актуальным, то Троцкого следует поместить в самом первом ряду лидеров XX века. Давайте на минуту задумаемся о том, какие политические фигуры преобладали на мировой арене 1940 года? Нелегко даже произносить имена тоталитарных лидеров той эпохи.

Гитлер, Муссолини, Сталин, Франко — все эти имена звучат как бранные слова. От них не осталось ничего, кроме памяти о немыслимых преступлениях. Что же касается «великих» лидеров империалистических демократий, Рузвельта и Черчилля, то никто не станет отрицать, что они были выдающимися личностями и могли продемонстрировать мастерство в рамках парламентской политической системы. Черчилль, более яркий человек, чем президент Америки, был талантливым оратором и проявил определенное мастерство как писатель. Но возьмется ли кто-нибудь рассуждать о наследии этих людей? Рассчитывает ли кто-нибудь всерьез обнаружить в речах и/или книгах Черчилля и Рузвельта (последний, кстати, их вовсе не писал) анализ и глубокие наблюдения, помогающие разобраться в политических проблемах, с которыми мы сталкиваемся на пороге XXI века?

Троцкий возвышался над своими политическими современниками даже при их жизни. Влияние всех тех, кого я упомянул выше, было неразрывно связано и напрямую обусловлено их контролем над инструментами государственной власти. Без этой власти они едва ли смогли бы привлечь к себе внимание всего мира. Сталин, отделенный от Кремля и аппарата террора, остался бы в лучшем случае тем, чем он был до Октября 1917 года — «серым пятном».

Троцкий был окончательно лишен всех атрибутов официальной власти в 1927 году, но это не сделало его беспомощным. Троцкий любил цитировать знаменитую фразу доктора Стокмана, которой завершается пьеса Ибсена Враг народа : «Самый могущественный человек — тот, кто одинок». Наблюдение великого норвежского драматурга воплотилось в жизни величайшего из русских революционеров. Троцкий представляет собой самый вдохновляющий и вневременной пример того, как могущество идей и идеалов может перекликаться с борьбой прогрессивного человечества и наполнять ее силой исторической необходимости.

Троцкий как писатель

Говоря о Троцком, трудно не поддаться искушению не посвятить некоторое время тому, чтобы просто цитировать его произведения. Таким способом можно, как минимум, доставить аудитории исключительное эстетическое наслаждение. Позабыв на минуту о своих политических симпатиях, любой читатель, способный судить объективно, не сможет отрицать, что Троцкий относится к числу величайших писателей XX века. Прошло около 30 лет с тех пор, как я впервые прочитал книгу Троцкого — его фундаментальный труд История русской революции. Я уверен, что являюсь далеко не единственным человеком, кто до сих пор вспоминает эмоциональное и интеллектуальное воздействие от первого знакомства с удивительной прозой Троцкого. Читая Троцкого в переводе, я задумывался о том, как же должны оценить его писательский дар те, кто имеет возможность читать его работы в оригинальном варианте на русском языке. Неожиданно мне представился случай удовлетворить свое любопытство. Я был на лекции по русской литературе, и эту лекцию читал один специалист, который покинул свою родину после Октябрьской революции. Это был не тот человек, от которого следовало ожидать хотя бы малейшей симпатии к Троцкому. После лекции, посвященной обзору русской литературы XIX века, я поинтересовался, что он думает о Троцком как о писателе. Я очень живо помню и сам его ответ, и особую интонацию, с которой ответ прозвучал. «Троцкий, — сказал он, — это самый великий мастер русской прозы со времен Толстого». Через много лет это суждение эхом отозвалось в реплике одного студента, с которым я повстречался, когда впервые приехал в Советский Союз в 1989 году. Он признался, что чтение Троцкого оказалось для него очень трудным делом. Почему? «Когда я читал Троцкого, — объяснил он, — я был вынужден с ним соглашаться. Но ведь я этого не хотел!»

Круг тем, к которым обращался в своих работах Троцкий, — искусство, литература, культура, научные достижения, вопросы жизни и, конечно же, политика, — был настолько широким, что это кажется почти непостижимым. Мы, простые смертные, вынужденные довольствоваться своими куда более скромными талантами, можем лишь потрясенно смотреть на масштабы литературных трудов Троцкого. Как, спрашиваем мы себя, он смог все это совершить — еще до эры текстовых процессоров и цифровых диктофонов? Возможно, частичным ответом является удивительная способность Троцкого говорить экспромтом почти так же красиво и складно, как он писал. Продиктованное им читается — с любой точки зрения — лучше, чем отшлифованные черновики даже весьма профессиональных писателей.

Являясь крупной фигурой в литературе XX века, Троцкий многое унаследовал от великих русских мастеров XIX века, особенно Тургенева, Толстого, Герцена и Белинского. Тот же самый человек, который писал суровую военную прозу прокламаций и боевых приказов, поднимавших миллионы людей, мог также создавать остающиеся в памяти прекрасные страницы, вроде тех, где он вспоминал об одном эпизоде, связанном с побегом из сибирской ссылки в 1907 году:

«Нарты скользили ровно и бесшумно, как лодка по зеркальному пруду. В густых сумерках лес казался еще более гигантским. Дороги я совершенно не видел, передвижения нарт почти не ощущал. Казалось, заколдованные деревья быстро мчались на нас, кусты убегали в сторону, старые пни, покрытые снегом, рядом со стройными березками проносились мимо нас. Все казалось полным тайны. Чу-чу-чу... слышалось частое и ровное дыхание оленей в безмолвии лесной ночи. И в рамках этого ритма в голове всплывали тысячи забытых звуков. Вдруг в глубине этого темного леса свист. Он кажется таинственным и бесконечно-далеким. А между тем это остяк развлек своих оленей в пяти шагах от меня. Потом снова тишина, снова далекий свист, и деревья бесшумно мчатся из мрака в мрак» [ 1905, Москва, Госиздат, 1922 г., стр. 408-409].

Каким бы ни был текущий актуальный сюжет, основной и глубинной темой в работах Троцкого всегда оставалась революция... революция, которая органически проявляется в каждом аспекте жизни. Троцкий охотно обращал внимание своих читателей на неожиданные формы, в которых революция заявляла о себе. Так, описывая судебный процесс по делу о Совете рабочих депутатов, проходивший после революции 1905 года, Троцкий наслаждался контрастом между мрачным и грозно-официальным обличием здания суда, — переполненного «жандармами с обнаженными шашками», — и «бесчисленными цветами», которые принесли в помещение суда восхищенные сторонники и последователи обвиняемых революционеров:

«Цветы без конца! В петлицах, в руках, на коленях, наконец, просто на скамьях. И председатель не решается устранить этот благоуханных беспорядок. В конце концов, даже жандармские офицеры и судебные пристава, совершенно «деморализованные» общей атмосферой, начали передавать подсудимым цветы» [там же, стр. 320].

Припоминаю, что не кто иной, как Джордж Бернард Шоу заметил однажды, что Троцкий, отсекающий при помощи писательского пера голову у своего оппонента, не может удержаться от того, чтобы поднять ее на пику, выставить на обозрение для всех и каждого и тем самым показать, что в ней нет мозгов. Действительно, сила Троцкого как полемиста заключалась в его блистательном умении выявлять несоответствие между субъективными целями того или иного политика и объективным развитием социальных противоречий в революционную эпоху. Критические выводы Троцкого, использовавшего в качестве мерки неизбежное развитие исторического процесса, не были жестокими. Они просто были верными. Вот что он писал о центральной фигуре в буржуазном временном правительстве 1917 года:

«Керенский не был революционером: он лишь терся около революции... Ни теоретической подготовки, ни политической школы, ни способности к обобщающему мышлению, ни политической воли у него не было. Все эти качества заменялись беглой восприимчивостью, легкой воспламеняемостью и тем красноречием, которое воздействует не на мысль или волю, а на нервы» [ История русской революции, (М., ТЕРРА, 1997), т. 1, с. 193].

А вот характеристика Виктора Чернова, лидера эсеров: «Со значительными, но не связанными единством познаниями, скорее начетчик, чем образованный человек, Чернов всегда имел в своем распоряжении неограниченный выбор подходящих к случаю цитат, которые долго поражали воображение русской молодежи, немногому научая ее. На один-единственный вопрос этот многословный вождь не имел ответа: кого и куда он ведет? Эклектические формулы Чернова, сдобренные моралью и стишками, соединяли до поры до времени разношерстную публику, которая во все критические часы тянула в разные стороны. Неудивительно, если свой метод формирования партии Чернов самодовольно противопоставлял ленинскому "сектантству"» [там же, с. 235].

И, наконец, о некогда грозном теоретике германской социал-демократии: «У Каутского есть ясный и единственный путь спасения: демократия. Нужно только, чтобы все признали ее и обязались подчиняться ей. Правые социалисты должны отказаться от кровавых насилий, которые они производят, выполняя волю буржуазии. Сама буржуазия должна отказаться от мысли при помощи своих Носке и поручиков Фогелей отстаивать до конца свое привилегированное положение. Наконец, пролетариат должен раз навсегда отказаться от мысли сбросить буржуазию какими-либо другими средствами, кроме тех, которые предусмотрены конституцией. При соблюдении перечисленных условий социальная революция безболезненно растворится в демократии. Для успеха достаточно, как видим, чтобы наша бурная история надела на голову колпак и позаимствовалась мудростью из табакерки Каутского» [ Терроризм и коммунизм, Соч., т. 12, с. 31].

Может незаметно пролететь целый день, пока мы будем цитировать те фрагменты, в которых блистательно проявился литературный гений Троцкого. Но гений — это не только и не столько вопрос стиля. Есть нечто более глубокое и фундаментальное, что делает литературные труды Троцкого в их совокупности одним из величайших интеллектуальных достижений XX века. Насколько процесс непосредственного развития самой истории поддается осознанной формулировке, настолько этот процесс был четко представлен в работах Троцкого. В обычных случаях нет ничего более мимолетного, чем политический комментарий. Даже у хорошо написанной газетной колонки половина жизни проходит быстрее, чем то время, за которое можно выпить чашку кофе — газета, прочитанная за завтраком, напрямую попадает со стола в корзину для мусора.

Иначе дело обстоит с сочинениями Троцкого — и я говорю здесь не только о его основных трудах, но даже о тех комментариях, которые он писал для газет. Статьи и, надо добавить, речи Троцкого, появившиеся в должное время, представляли собой первую попытку самой истории объяснить, насколько это вообще возможно, что она делает и что замышляет. Главная цель крупнейших политических сочинений Троцкого — показать место последних событий в мировой исторической траектории социалистической революции — отразилась в выбранных им заголовках: «На какой стадии мы сейчас находимся?», «Куда идет Британия?», «Что происходит с Францией?», «От капитализма к социализму?» Луначарский однажды сказал о Троцком: он всегда думает о своем месте в истории. В этом и заключалась сила Троцкого — источник его противостояния оппортунизму и всем способам давления. Троцкий понимал марксизм как «науку перспектив».

В данной связи следует подчеркнуть важное обстоятельство: одним из последствий уничтожения революционных кадров силами сталинизма и последующего разрушения марксизма, как теоретического оружия в освободительной борьбе рабочего класса, стало прославление разноплановых людей, совсем не связанных с этой борьбой, в качестве великих марксистов: марксистских экономистов, марксистских философов, специалистов по марксистской эстетике и т.д. Однако когда они пытались применить предполагаемое владение диалектикой к политическому анализу текущих событий, сразу проявлялась их некомпетентность. Троцкий был последним представителем той школы марксистской мысли, — давайте будем называть ее классической школой, — чье владение диалектикой более всего проявилось в способности оценивать политическую ситуацию, развивать политический прогноз, разрабатывать стратегические ориентиры.

Переосмысление роли Троцкого

Возможно, самой важной задачей Четвертого Интернационала на протяжении всей его истории была защита исторической роли Троцкого от клеветнических посягательств со стороны сталинистов. Эта задача включала в себя не просто защиту отдельной личности, но, что намного глубже, защиту всего программного наследия международного марксизма и Октябрьской революции. Защищая Троцкого, Четвертый Интернационал защищал историческую правду от чудовищных фальсификаций и измены тем принципам, на которых основывалась большевистская революция.

Итак, сделал ли Четвертый Интернационал, при всей своей непреклонной борьбе в защиту Льва Троцкого, все то, чего заслуживало политическое и историческое наследие «Старика»? Теперь, когда век, в котором жил Троцкий, уже завершился, есть все основания считать, что отныне стало возможным более полное и глубокое понимание его политического наследия и места в истории. Давайте начнем решение этой задачи с того, что вновь критически посмотрим на хорошо известный фрагмент, в котором Троцкий задумывается о собственном вкладе в успех Октябрьской революции 1917 года

В одной из записей в своем Дневнике, датированном 25 марта 1935 года, Троцкий писал: «Не будь меня в 1917 г. в Петербурге, Окт[ябрьская] рев[олюция] произошла бы, — при условии наличности и руководства Ленина. Если б в Петербурге не было ни Ленина, ни меня, не было бы и Окт[ябрьской] революции: руководство большевистской партии помешало бы ей совершиться (в этом для меня нет ни малейшего сомнения!). Если б в Петербурге не было Ленина, я вряд ли справился бы с сопротивлением большевистских верхов, борьба «троцкизмом» (т. е. с пролетарской революцией) открылась бы уже с мая 1917 г., исход революции оказался бы под знаком вопросам. Но, повторяю, при наличии Ленина Октябрьская революция все равно привела бы к победе. То же можно сказать в общем и целом о гражданской войне (хотя в первый ее период, особенно в момент утраты Симбирска и Казани, Ленин дрогнул, усомнился, но это было, несомненно, проходящее настроение, в котором он едва ли даже кому признался, кроме меня».

«Таким образом, я не могу говорить о незаменимости моей работы даже по отношению к периоду 1917-1921 гг.» [ Дневники и письма (М., 1994), с. 103].

Является ли это суждение точным? В данном фрагменте Троцкий обращается главным образом к борьбе внутри большевистской партии. Вполне справедливо он принимает за критически важную точку отсчета переориентацию большевистской партии в апреле 1917 года. Величайшим ленинским достижением 1917 года, от которого зависел успех революции, было то, что удалось преодолеть противодействие старых большевистских лидеров — особенно Каменева и Сталина — и добиться стратегической перемены в политическом курсе партии большевиков.

Вместе с тем стратегическое значение этой борьбы в рядах большевистской партии позволяет подчеркнуть далеко шедшие последствия ранних споров в РСДРП по вопросам политической перспективы. Даже если признать, что Ленин сыграл критическую роль в преодолении противодействия внутри большевистской партии, в выборе курса на завоевание власти и установление диктатуры пролетариата, то получится, что он боролся с теми, кто унаследовал политическую линию самого Ленина, ранее противопоставлявшуюся перспективам Льва Троцкого.

Когда Ленин вернулся в Россию в апреле 1917 года и отрекся от перспективы «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», очень многие понимали, что он принял — даже если он сам не смог признать это открыто — ту политическую линию, с которой уже более десяти лет ассоциировался Троцкий, то есть линию перманентной революции.

Троцкий и теоретическое предвидение Октября: Теория перманентной революции

Теперь я кратко остановлюсь на основных вопросах, с которыми сталкивалось русское революционное движение в последние десятилетия царского режима. Пытаясь проследить стратегическую траекторию социально-политического развития России, русская социалистическая мысль выдвинула три возможных и конкурирующих варианта. Плеханов, отец русского марксизма, воспринимал социальное развитие России в терминах формально-логического прогресса, при котором исторические стадии развития определяются имеющимся уровнем экономического развития. Как феодализм был вытеснен капитализмом, так и последний, в свою очередь, уступит дорогу социализму, когда будут достигнуты все необходимые предпосылки в плане экономического развития. Теоретическая модель, с которой работал Плеханов, предполагала, что развитие России повторит исторический образец буржуазно-демократической эволюции Западной Европы. Не предусматривался тот вариант, что Россия может двинуться в социалистическом направлении раньше, чем гораздо более развитые страны Запада. Россия на пороге XX века, как полагал Плеханов, все еще стояла перед задачей совершения буржуазно-демократической революции, под которой понималось свержение царского режима и создание политических и экономических предпосылок для социальной революции в отдаленном будущем. По всей вероятности, России предстоят многие десятилетия буржуазного парламентского развития, прежде чем ее экономическая и социальная структура созреет для социалистической трансформации. Эта органическая концепция развития России определила мнение, преобладавшее в широких слоях русского социал-демократического движения в первые годы XX века.

События 1905 года — то есть взрыв первой русской революции — поставили под серьезное сомнение жизнеспособность теоретической модели Плеханова. Самым значительным аспектом русской революции оказалось то, что ведущую политическую роль в борьбе против царизма сыграл пролетариат. На фоне всеобщей забастовки и восстания маневры политических лидеров русской буржуазии выглядели мелочными и предательскими. В рядах буржуазии не нашлось ни Робеспьера, ни Дантона. Пария кадетов (конституционных демократов) совсем не походила на якобинцев.

Ленинский анализ шел дальше и был более глубоким, чем анализ Плеханова. Ленин соглашался с тем, что русская революция носила буржуазно-демократический характер. Но такое формальное определение не могло адекватно отразить проблему взаимоотношений и баланса классовых сил в данной революции. По утверждению Ленина, задача рабочего класса заключалась в том, чтобы стремиться — через собственные независимые организации и действия — к самому широкому и радикальному развитию буржуазно-демократической революции. Иными словами, надо вести абсолютно бескомпромиссную борьбу против всех экономических, политических и социальных рудиментов царского феодализма и тем самым создавать наиболее благоприятные предпосылки для установления подлинно прогрессивных конституционно-демократических рамок, в которых российское рабочее движение получит возможность бурного развития. Для Ленина важнейшим стержнем этой демократической революции являлось решение «аграрного вопроса», а под этим решением подразумевалось уничтожение всех экономических и юридических пережитков феодализма. Гигантские земельные владения знати представляли собой огромное препятствие на пути демократизации русской жизни, а также на пути развития современной капиталистической экономики.

Ленинская концепция буржуазной революции — в противовес концепции Плеханова — не ограничивалась формальными политическими предпосылками. Ленин рассматривал буржуазно-демократическую революцию, можно сказать, изнутри. Он предпочитал, скорее, исходить не из формальной политической схемы — абсолютной необходимости парламентской демократии как неизбежного результата буржуазной революции, — а стремился разделять политическую форму и сущность глубинного социального содержания революции.

Признавая, что грядущая демократическая революция в России должна будет решить огромные социальные задачи, Ленин — в отличие от Плеханова — утверждал, что их осуществление невозможно при политическом лидерстве русской буржуазии. Триумф буржуазно-демократической революции в России возможен только в том случае, если рабочий класс поведет борьбу за демократию самостоятельно и, по существу, в оппозиции к буржуазии. Однако один лишь рабочий класс не может стать массовой базой для демократической революции по причине своей малочисленности. Русский пролетариат, добиваясь радикального и бескомпромиссного демократического решения аграрных проблем, должен мобилизовать вслед за собой многомиллионное русское крестьянство.

И какой же в таком случае будет форма государственного режима, возникающего из этого революционного союза двух основных трудовых (popular) классов? Ленин предполагал, что этим новым режимом станет «демократическая диктатура пролетариата и крестьянства». Два класса, по существу, должны разделить государственную власть и совместно осуществлять как можно более полное воплощение демократической революции. Ленин не уточнил, каким должен быть характер соглашений о разделе власти при подобном режиме; он также не определил и не описал конкретные очертания того государства, через которое должна осуществляться совместная диктатура двух классов.

Несмотря на крайний политический радикализм демократической диктатуры, Ленин не считал, что ее цель заключается в экономической реорганизации общества на основе принципов социализма. Скорее речь шла о том, что революция — в смысле ее экономической программы — должна будет оставаться капиталистической. Ведь даже призывая к радикальному решению земельного вопроса, Ленин подчеркивал, что национализация земли, направленная против русской латифундии, является скорее буржуазно-демократической, нежели социалистической мерой.

В своих полемических выступлениях Ленин отстаивал эту важнейшую идею. Он писал в 1905 году:

«Марксисты абсолютно убеждены в буржуазном характере русской революции. Что это означает? Это означает, что те демократические преобразования,... которые стали для России неотложными, сами по себе не означают подрыва капитализма, подрыва буржуазного правления; наоборот, они впервые по-настоящему расчищают почву для широкого и быстрого, для европейского, а не азиатского, развития капитализма. Они впервые делают возможным правление буржуазии как класса» [Trotsky, Writings 1939-1940, p. 57].

Позиция Троцкого глубоко отличалась от позиции Ленина и меньшевиков. Ленин и Плеханов, несмотря на различные выводы, в своих рассуждениях о перспективе исходили из оценки существующего уровня экономического развития России и существующего соотношения социальных сил внутри страны. Зато для Троцкого настоящей точкой отсчета был не уровень экономического развития, достигнутый Россией, и не внутренние отношения классовых сил, а, скорее, всемирно-исторический контекст, в котором предстояло развиваться запоздалой демократической революции в России.

Троцкий проследил историческую траекторию буржуазной революции — от ее классических проявлений в XVIII веке, через превратности XIX века, к современной для него ситуации 1905 года. Он смог объяснить, каким образом глубинные изменения исторических условий — особенно развитие мировой экономики и появление международного рабочего класса — фундаментальным образом изменили социальную и политическую динамику буржуазно-демократической революции. Традиционные политические формулы, основанные на условиях, превалировавших в середине XIX века, мало подходили для современной ситуации.

Троцкий показал политическую ограниченность ленинской формулы. Она была политически нереалистичной: она не решала, а обходила вопрос о государственной власти. Троцкий не соглашался с тем, что русский пролетариат должен ограничиваться мероприятиями формально-демократического характера. Реалии межклассовых отношений потребуют от пролетариата установления его политической диктатуры для противостояния экономическим интересам буржуазии. Иными словами, борьба рабочего класса неизбежно примет социалистический характер. Но как же это может произойти в условиях отсталой России, которая — если вспомнить об ограниченности ее экономических результатов — явно не готова к социализму?

Если смотреть на русскую революцию изнутри, то найти решение этой проблемы невозможно. Однако неожиданным образом решение найдется, если посмотреть извне, — то есть взглянуть на русскую революцию с перспективной точки зрения, учитывающей как всемирную историю, так и развитие международной капиталистической экономики. Уже в июне 1905 года, на фоне разворачивавшейся первой русской революции, Троцкий заметил, что «капитализм превратил весь мир в единый экономический и политический организм». Троцкий понял, что означают эти глубинные перемены в структуре мировой экономики:

«Это с самого начала придает развертывающимся событиям интернациональный характер и открывает величайшую перспективу: политическое раскрепощение, руководимое рабочим классом России поднимает руководителя на небывалую в истории высоту, передает в его руки колоссальные силы и средства и делает его инициатором мировой ликвидации капитализма, для которой история создала все объективные предпосылки» [Предисловие Троцкого к брошюре Речь Ф. Лассаля перед судом присяжных, СПБ, 1905, изд. «Молот», стр. 28].

Идеи Троцкого означали выдающийся теоретический прорыв. Подобно тому, как теория относительности Эйнштейна — другой подарок, данный человечеству 1905 годом, — глубоко и бесповоротно изменила концептуальные представления человека о Вселенной и дала способ решения тех проблем, на которые нельзя было найти ответ в смирительной рубашке классической физики Ньютона, так же и выдвинутая Троцким теория перманентной революции изменила аналитические перспективы для изучения мирового революционного процесса. До 1905 года развитие революции рассматривалось как последовательность национальных событий, результат которых определяется логикой внутренних социально-экономических структур и отношений. Троцкий предложил иной подход: рассматривать революцию современной эпохи как всемирно-исторический в своей сущности процесс социального перехода от классового общества, укоренившегося с политической точки зрения в национальных государствах, к бесклассовому обществу, развивающемуся на основе глобально интегрированной экономики и объединенного в международном масштабе человечества.

Я не считаю натянутой эту аналогию с Эйнштейном. С интеллектуальной точки зрения те проблемы, которые стояли в начале XX века перед революционными теоретиками, были аналогичны проблемам, с которыми сталкивались физики. По всей Европе был накоплен экспериментальный материал, который не вписывался в общепринятые формулы классической физики Ньютона. Материя, по крайней мере, на уровне субатомарных частиц, отказывалась вести себя так, как ей предписывал мистер Ньютон. Теория относительности Эйнштейна дала новые концептуальные ориентиры для понимания материальной Вселенной.

Подобным же образом социалистическое движение сталкивалось с потоком социально-экономического и политического материала, который не мог быть адекватно воспринят в рамках существовавших теоретических ориентиров. Дальнейшее усложнение современной мировой экономики сделало невозможными упрощенные трактовки. Влияние мировых экономических тенденций в невиданной прежде степени отражалось на особенностях каждой национальной экономики. Даже в наиболее отсталых экономиках можно было найти — как результат международных инвестиций — элементы самого передового развития. Существовали феодальные и полуфеодальные режимы, политические структуры которых были полны пережитков средневековья, но которые при этом покровительствовали капиталистической экономике со значительной ролью тяжелой индустрии. В странах с замедленным капиталистическим развитием нередко можно было обнаружить буржуазию, которая меньше стремилась к «своей» демократической революции, чем местный рабочий класс. Подобные аномалии не согласовывались с формальными стратегическими рекомендациями, которые исходили из существования социальных явлений, не столь наполненных внутренними противоречиями.

Великое достижение Троцкого заключалось в разработке новой теоретической структуры, которая отвечала новым усложнившимся условиям в социальной, экономической и политической сферах. В концепции Троцкого не было ничего утопического. Она представляла собой глубокий анализ воздействия мировой экономики на социальную и политическую жизнь. Реалистичный подход к политике и разработка эффективной революционной стратегии были возможны только в такой степени, в какой социалистические партии исходили из объективной предпосылки преобладания интернационального над национальным. Это означало не просто проявление международной пролетарской солидарности. Пролетарский интернационализм, если рассматривать его, не понимая при этом его объективные основания в мировой экономике и не принимая объективные реалии мировой экономики как основу для стратегической мысли, останется лишь утопической идеей, которая, в сущности, окажется бесполезной для программы и практики социалистических партий конкретных стран.

Исходя из реалий мирового капитализма и признавая объективную зависимость событий в России от международного экономического и политического окружения, Троцкий предвидел неизбежность развития русской революции по социалистическому пути. Российский рабочий класс должен быть готов принять власть и осуществлять, в той или иной степени, меры социалистического характера. Однако, продвигаясь по социалистическому пути, рабочий класс России неизбежно столкнется с ограничениями, которые создают условия данной страны. Как же можно найти выход из этой дилеммы? Он должен связать свою судьбу с европейской и мировой революцией, проявлением которых является, в конечном итоге, и его собственная борьба.

Такими были представления человека, которому, как и Эйнштейну, исполнилось тогда лишь 26 лет. Выдвинутая Троцким теория перманентной революции позволила создать реалистичную концепцию мировой революции. Эпоха национальных революций подходила к концу — или, точнее говоря, национальные революции могли отныне пониматься лишь в рамках международной социалистической революции.

Троцкий и большевики

Пытаясь оценить степень значимости теоретического достижения Троцкого, необходимо более внимательно присмотреться как к большевикам, так и к меньшевикам. Я ни в коей мере не собираюсь приуменьшать значение великих достижений Ленина, который глубже всех понимал политическое значение борьбы против политического оппортунизма в революционном движении и переносил эту борьбу на каждый уровень партийной работы и партийной организации. Однако опыт XX века научил или должен научить рабочий класс, что какими бы критически важными ни были вопросы революционной организации, любая, даже самая сильная организация, может и в конечном итоге обязательно станет препятствием для революции, если не будет ориентироваться на верную революционную перспективу.

Отношение Троцкого к любым течениям в российском социал-демократическом рабочем движении определялось именно их перспективой, их программой. В какой мере их политические программы основаны на правильном восприятии тех мировых сил, которые определят развитие и судьбу русской революции? С этих позиций Троцкий обоснованно критиковал программу и ориентиры партии большевиков. Позвольте мне привести здесь фрагмент из его статьи, которая была написана в 1909 году и посвящалась позиции различных фракций внутри Российской социал-демократической рабочей партии.

Он писал:

«... Выход из противоречия между классовыми интересами пролетариата и объективными условиями Ленин видит в политическом самоограничении пролетариата, причем это самоограничение должно явиться в результате теоретического сознания, что переворот, в котором рабочий класс играет руководящую роль, есть переворот буржуазный. Объективное противоречие Ленин переносит в сознание пролетариата и разрешает путем классового аскетизма, имеющего своим корнем не религиозную веру, а «научную» схему. Достаточно лишь ясно представить себе эту конструкцию, чтобы понять ее безнадежно-идеалистический характер».

«Вся беда в том, что большевики классовую борьбу пролетариата доводят только до момента победы революции; после этого она временно растворяется в «демократическом» сотрудничестве. И лишь после окончательного республиканского устроения классовая борьба пролетариата снова выступает в чистом виде — на этот раз в форме непосредственной борьбы за социализм. Если меньшевики, исходя из абстракции: « наша революция буржуазна », приходят к идее приспособления всей тактики пролетариата к поведению либеральной буржуазии вплоть до завоевания ею государственной власти, то большевики, исходя из такой же голой абстракции: « демократическая, а не социалистическая диктатура », приходят к идее буржуазно-демократического самоограничения пролетариата, в руках которого находится государственная власть. Правда, разница между ними в этом вопросе весьма значительна: в то время как антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь, антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае революционной победы» [ Наши разногласия — В кн.: Перманентная революция (Iskra Research, Cambridge), сс. 260, 261].

Это был удивительно провидческий взгляд на то, что действительно произошло с русской революцией. Когда царский режим был свергнут, пределы ленинских перспектив демократической диктатуры стали совершенно очевидными. Троцкий пошел дальше и заявил, что российскому рабочему классу придется взять власть и «столкнуться с объективными проблемами социализма, однако решению этих проблем на определенной стадии начнет мешать экономическая отсталость страны. Это противоречие невозможно решить в рамках национальной революции». Троцкий, таким образом, четко определил, что ограниченность ленинской перспективы не просто относится к сфере политических расчетов, но что сами эти расчеты происходят из представления скорее о национальном, а не международном контексте развития русской революции.

В 1909 году он писал: «Пред рабочим правительством с самого начала встанет задача: соединить свои силы с силами социалистического пролетариата Западной Европы. Только на этом пути его временное революционное господство станет прологом социалистической диктатуры. Перманентная революция станет таким образом для пролетариата России требованием классового самосохранения. Если бы у рабочей партии не оказалось достаточной инициативы для революционно-агрессивной тактики, и она задумала бы перейти на сухоядение только-национальной и только-демократической диктатуры, соединенная реакция Европы не замедлила бы ей разъяснить, что рабочий класс, в руках которого находится государственная власть, должен всю ее обрушить на чашу весов социалистической революции».

Это был действительно центральный вопрос. Политическая оценка формы государственной власти проистекала, в конечном итоге, из различных подходов к признанию международных обстоятельств как фактора, определяющего политические результаты революционного движения. Для того чтобы понять эволюцию большевистской партии, необходимо отметить следующее. Любая программа отражает в конечном итоге влияние и интересы различных социальных сил. В странах с замедленным буржуазным развитием, где буржуазия не способна последовательно отстаивать национальные и демократические задачи революции, элементы таких задач переносятся, как мы знаем, на рабочий класс. Рабочий класс должен поддерживать и выдвигать такие демократические и национальные требования, которые имеют прогрессивное значение. На протяжении XX века не раз возникала такая ситуация, когда социалистическому движению приходилось принимать на себя эту демократическую и национальную ответственность и включать в свои ряды те элементы, для которых подобные задачи имели существенное значение — тех, для кого социалистические и интернациональные устремления рабочего класса значили намного меньше. Можно, я полагаю, сказать, что подобный процесс влиял и на развитие большевистской партии. Ленин, несомненно, представлял в рамках партии большевиков самую серьезную оппозицию подобным предрассудкам националистического и мелкобуржуазного демократического характера. Он знал об их существовании и не мог игнорировать их.

Мне бы хотелось привести фрагмент из одной статьи, написанной в декабре 1914 года, — вскоре после начала Первой Мировой войны.

«Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т.е. 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика».

«...Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и за социализм, а не только великие погромы, ряды виселиц, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед попами, царями, помещиками и капиталистами» (2).

Автором этих строк был Ленин. Было бы несправедливо воспринимать эту статью как политическую уступку великорусскому шовинизму со стороны Ленина. Вся его биография свидетельствует о непреклонном противостоянии великорусскому национализму. Однако данная статья представляла собой попытку Ленина распространить революционное влияние на глубоко укоренившиеся среди рабочих масс националистические чувства и использовать эти чувства в революционных целях; она отражала его собственное отношение не только к сильным националистическим настроениям среди рабочего класса, но и к соответствующим сегментам внутри его собственной партии. Существует тонкая грань между использованием националистических настроений в революционных целях и адаптацией революционных целей к националистическим настроениям. Не всегда бывает прямое соответствие между тем, что автор хочет донести в своем послании, и тем, как это послание воспринимается. Политическое качество послания неизбежно снижается по мере того, как распространяется на более широкую аудиторию. То, что Ленин замышлял как дань уважения революционным традициям великого рабочего класса России, было, по всей вероятности, истолковано самыми отсталыми слоями партийцев как восхваление революционных качеств великороссов. Несмотря на левую [политическую] форму, здесь можно также увидеть форму шовинизма [this too is a form of chauvinism] с опасными политическими последствиями, на которые указывал Троцкий в 1915 году.

Он писал: «Рассматривать перспективы социальной революции в рамках национальных границ означает становиться жертвой той же национальной ограниченности, которая определяет сущность социального патриотизма. В целом, не следует забывать, что в рамках социального патриотизма — наряду с самым вульгарным реформизмом — существует национальное революционное мессианство, убежденное, что именно его национальное государство, то ли по причине высокого уровня промышленного развития, то ли по причине демократического обличия и революционных завоеваний, призвано повести за собой все человечество к социализму или к демократии. Если бы можно было представить победоносную революцию в пределах отдельной и достаточно развитой страны, тогда подобное мессианство, вместе с программой национальной обороны, еще имело бы некоторое историческое оправдание. Однако на самом деле представить это невозможно. Бороться за сохранение национальной основы революции подобными методами — это значит подрывать саму революцию, которая может начаться, но не может быть завершена на такой основе при нынешней экономической, военной и политической взаимозависимости европейских государств. Это никогда не проявлялось так сильно, как во время нынешней войны».

Стоит также рассмотреть те условия, при которых Ленин пересмотрел свое отношение к политической перспективе. Несомненно, что изучение воздействия Первой Мировой войны на мировую экономику дало ему более глубокое понимание динамики русской революции и привело его к принятию, по существу, той перспективы, которая на протяжении многих лет ассоциировалась с Троцким.

Когда Ленин выступил со своими «Апрельскими тезисами», люди, собравшиеся в зале, сразу поняли, что он фактически согласился с очень многим из того, что говорил Троцкий. Было немедленно выдвинуто обвинение в «троцкизме», и уже по одному этому факту мы можем судить, сколь огромным был идейный вклад Троцкого в успех революции, которая произошла в том же году. Троцкий к этому моменту уже создал те идейные и политические рамки, внутри которых дискуссия внутри большевистской партии могла развиваться дальше. Это не был гром среди ясного неба. Если личность Ленина и его неоспоримый авторитет в партии большевиков сделали возможным относительно быстрое признание новой перспективы, то столь же справедливо можно сказать, что усилия Троцкого как первого разработчика этих концепций помогли Ленину в его борьбе, особенно при той обстановке, когда в России 1917 года широкие массы стали смещаться влево.

В определенном смысле события весны, лета и осени 1917 года стали более глубоким и фундаментальным проявлением тех же самых политических тенденций, которые наметились 12-ю годами ранее. Мне бы хотелось привести интересный фрагмент из книги Происхождение большевизма, написанной меньшевиком Федором Даном. В связи с событиями 1905 года он отмечает следующее:

«Обстановка же "дней свободы" [на высшей точке революции 1905 г.] была... такова, что практически толкала и меньшевиков, и большевиков в сторону "троцкизма". На короткое время "троцкизм" (правда, в то время еще безимянный), в первый и последний раз в истории русской социал-демократии, стал ее объединяющей платформой» [Ф. Дан, Происхождение большевизма, Нью-Йорк, 1946, с. 385-386].

Иными словами, в условиях наиболее резкого смещения российского рабочего класса влево именно та перспектива, которая была нарисована Троцким, приобрела высочайшую репутацию и уважение. Это произошло в 1905 году; это же повторилось в 1917 году в еще более напряженном, мощном и судьбоносном варианте. Триумф 1917 года был — в широком смысле — триумфом перманентной революции Троцкого. Что же касается событий 1922 и 1923 годов, то начавшаяся тогда политическая реакция, направленная против Октябрьской революции, и возрождение русского национализма в рядах большевистской партии создали самые благоприятные условия для возвращения большевистской партии к старым антитроцкистским тенденциям. Нельзя рассматривать тенденции того периода в отрыве от политических расхождений, существовавших в партии большевиков. Однако это не означает, что имелось полное совпадение.

Те социальные тенденции, которые стали преобладающими в 1922-1923 годах, сильно отличались от тех, на которых был основан подъем большевизма в 1917 году. Подъем большевизма в том революционном году был основан на взрывоподобной радикализации рабочего класса в основных городских центрах. Те социальные силы, которые обеспечивали рост партии в 1922 и 1923 годах и которые были причиной особой обеспокоенности Ленина, в значительной мере состояли из непролетарских элементов, главным образом из низшего среднего класса в городских районах, перед которыми революция открыла неограниченные возможности карьерного роста, не говоря уже об остатках старой царской бюрократии. Подобные элементы воспринимали русскую революцию как более или менее национальное, а не интернациональное событие. Уже в 1922 году это стало вызывать у Ленина тревогу: его беспокоило нарастание некого национал-большевизма, он все более опасался усиления шовинистических тенденций. Как нам известно, в конце 1922 года и начале 1923 года эти опасения были связаны главным образом с именем Сталина, который в последних ленинских работах характеризовался как человек, отражавший возрождение великорусской шовинистической агрессивности.

Борьба против троцкизма означала, по существу, возвращение партии к политическому неприятию теории перманентной революции. Что помешало Троцкому открыто об этом заявить? Полагаю, что ответ следует искать в тех чрезвычайно сложных обстоятельствах, которые возникли из-за болезни и смерти Ленина. Троцкий посчитал невозможным говорить о былых разногласиях между ним и Лениным так объективно, как — по моему предположению — ему бы хотелось. Единственным текстом, в котором эти разногласия нашли объективное и честное воплощение, было знаменитое последнее письмо Иоффе. Иоффе писал Троцкому, что часто слышал от Ленина, что в важнейших вопросах перспективы, включая вопрос о перманентной революции, прав был именно Троцкий, а не он, Ленин.

На протяжении 1923 и 1924 годов Троцкий стремился внушить кадровому составу большевистской партии более критическое отношение к [преобладающей] национальной атмосфере, в которой он видел величайшее препятствие для разработки подлинно социалистической перспективы. В блистательной серии статей Проблемы быта есть немало строк, в которых он говорит о связи между внутренней отсталостью России и большими трудностями, с которыми сталкивался российский рабочий класс по мере развития социалистической политики и при попытках начать социалистическое преобразование российской экономической жизни. Лишь намного позже, приближаясь к концу своей жизни, Троцкий открыто заявил, что ведущаяся в Советском Союзе борьба против троцкизма восходит к тем различиям, которые существовали в партии большевиков еще до 1917 года. В 1939 году он писал: «Можно сказать, что весь «сталинизм», взятый в теоретической плоскости, вырос из критики теории перманентной революции, как она была сформулирована в 1905 г.» [«Три концепции русской революции», Архив Троцкого, Хогтонская библиотека Гарвардского университета. BMS 13 T-4684, стр. 1].

Как будут вспоминать Троцкого? Каким представляется его значение в истории социализма? Я думаю, что Троцкого будут помнить, и что он и дальше будет занимать огромное место в сознании участников революционного движения как теоретик мировой революции. Конечно, он прожил дольше, чем Ленин и стал очевидцем новых проблем. Однако есть неразрывная связь между всеми работами Троцкого от 1905 года до его смерти в 1940 году. Ведущей и главной темой всех его трудов является борьба за перспективу мировой революции. Все наследие, оставленное Лениным, целиком связано с русской революцией [All of Lenin is contained in the Russian revolution]. Что же касается Троцкого, то в его жизни она была лишь эпизодом, — очень важным, конечно, но все же лишь эпизодом в еще более великой драме мировой социалистической революции.

Троцкий и классический марксизм

Обозрение работ Троцкого, написанных после того, как он лишился политической власти, выходит за рамки одной лекции. Однако, завершая эту лекцию, я бы хотел подчеркнуть один исключительно важный аспект теоретического наследия Троцкого — а именно, его роль как последнего великого представителя классического марксизма.

Говоря о классическом марксизме, мы должны иметь в виду две фундаментальные идеи: во-первых, то, что основной революционной силой в обществе является рабочий класс; и, во-вторых, что основная задача марксистов заключается в неутомимой борьбе — на теоретическом и практическом уровне — за его политическое освобождение. Конечным результатом этой длительной и бескомпромиссной работы является социалистическая революция. Политическое освобождение рабочего класса достигается не через умную тактику, а — в самом глубоком смысле — через образование, прежде всего и главным образом, его политического авангарда. Здесь не бывает коротких путей. Величайшим врагом революционной стратегии, как Троцкий часто предупреждал, является нетерпение.

Двадцатый век стал свидетелем величайших побед и самых трагических поражений рабочего класса. Уроки последних ста лет должны быть усвоены в полной мере, и только наше движение приступило к решению этой задачи. В истории ничто не проходит бесследно и ничто не забывается. Следующий великий подъем международного рабочего класса — а международный характер такого подъема обеспечивается глобальной интеграцией капиталистического производства — будет сопровождаться идейным возрождением троцкизма, то есть классического марксизма.

Примечания:

1. International Trotskyism, p. 32.

2. Ленин, ПСС, том 26, сс.107-108.