|
Культура, 24 - 30 мая 2001 года
Ирина Алпатова
Растянул Россию, как гармошку, а играть на ней не научил
("Шут Балакирев" Григория Горина в Ленкоме)
 Этот спектакль - дань памяти Григорию Горину, с которым и у Ленкома, и у "кинематографического" Марка Захарова связано немало побед. Никто из творцов не знает, когда будет написана его "последняя пьеса", но привкус таковой в "Шуте Балакиреве" угадывается. В столь часто прорывающейся наивной сентиментальности, не слишком-то веселом настрое, несмотря на "шутовство", в желании сказать как можно больше о том, что болит, мучает, не дает покоя. И, быть может, в сотый раз повторить уже известное, но по-своему. А еще, как сказано в программке, пьеса постоянно переделывалась, изменялась, "подгонялась" под родной театр и его актеров.
Не потому ли случился на сей раз у М.Захарова спектакль отнюдь не цельный и гармонично выстроенный, как бывало практически всегда. Нет, здесь все неровно, клипово, сбивчиво, царапает рваными краями эпизодов, то завораживает актерским темпераментом, то пульсирует резкими перепадами настроений.
"Россия молодая" Петровской эпохи встала на дыбы или вздернута на дыбу (режиссер-сценограф Олег Шейнцис). Первое страшнее, потому что бессмысленно, падать с этих "дыбов", не подстелив соломки, несподручно - склизко. Сетует Меншиков - Николай Караченцов, балансируя на деревянном шатающемся настиле. Сетует сам Петр - Олег Янковский: и играть на России-гармошке народ не обучен, и кнопочки разворовали без надобности. А она все высится, все дыбится, эта дровяная постройка со стульями-тронами, хаосом картин и статуй, поскрипывает угрожающе - и на чем еще держится, как не рухнет, придавив и царя с царицей, и шутов, и публику разом. Пока не опрокинется в "зазеркалье", а проще говоря - в тот свет, отгородив его от нашего дощатым забором. Но это позже...
 А пока жизнь бьет ключом, хотя источник порядком поиссяк. Да и не ключ вовсе - мутноватый омут, куда то и дело сует разгоряченную голову юный Иван Балакирев - Сергей Фролов. И не утопиться даже - мелковато. Разве что с родимым "отечеством" побеседовать на два голоса. Тут откуда ни возьмись сам "светлейший" - Караченцов, при парике и орденах, с лету заприметил пульсирующую жилку остроумия, хвать Балакирева - и в шутовскую команду. Да и они тут как тут - стоят рядком, поют ладком, кто ушами шевелит, кто на дудке играет, да не "ротом", а той дыркой, что пониже будет. Закручинился было Иван, не дворянское это дело, стыдное. Да выкрутился перед царем, никого не заложил, за что и был приставлен к самой императрице - Александре Захаровой.
А вот тут позвольте сделать паузу, потому что семейство царское, а особенно император Петр Алексеевич, в спектакле - тема отдельная и весьма примечательная. Царственных особ О.Янковский переиграл достаточно - от Николая II до Ленина; казалось бы, в такой амплитуде пора давать полный ход иронии. Ан нет. Умудренный и утомленный Петр-император русским мужиком остался - и к чарке знатно приложится, и гневается изрядно, и за Россию душой болеет. Да всерьез, да со слезой, да с томлением сердечным - не столько народишко винит, сколько себя: не успел, недоучил, недодумал.
И полно кругом подданных, а он один. Слова говорит странные, не царские, горинско-захаровские, стало быть. И после смерти телесной не дает ему покоя Русь-гармошка. Ходит Петр - Янковский по тому свету в белых одеждах, рыбку ловить пытается, да думы не дают. А уж как с королем побеседует, которого дочери в бурю из дома выгнали... А уж как "английский рожок" ему протянут, на котором когда-то некий принц сыграть не сумел... А уж как сквозь щели в заборе родимого Алексея увидит... Да много их тут, кому головы рубил, как Монсу - Александру Лазареву, да на дыбе губил. Вот и тоскует царь - тело не болит, а душа покоя не знает. И радость какая Петру, когда Балакирев за этот забор раньше срока попал, да выжил - всю шутейную загробную команду собрал, навалились скопом на веревку, чтобы живого назад отправить с царским "завещанием".
Под стать ему разве что Екатерина - Захарова - без имени, без родины, без ума, "Дура I", как сама себя именует на шутовском празднике. Мается, мечется, шинелишку мужнину на плечи накинула, треуголку нахлобучила, в зубах - трубка, в руке - чарка. Указы писать - грамоте не обучена. "Да начхать мне на державу", - вырвется в запале, и заплачет тут же: "Петруша, возьми меня к себе, родимый..."
А вокруг не люди и не звери - "маски". Ягужинский - Александр Збруев то парик напялит и гнусавит что-то невразумительное, то хитрый прокурорский глаз прищурит: будь готов к дыбе, очередной "дурак". Меншиков - Караченцов и вовсе не просыхает. Да и в волосы друг другу то и дело готовы вцепиться, стакан сока им в руку. Маменька Балакирева - Татьяна Кравченко сотрясает стены гренадерскими раскатами голоса. Фрейлина Головкина - Людмила Поргина фривольные песенки про козявочек поет. Свекровь Ванина - Любовь Матюшина кривляется, как девчонка, а девчонка-невеста - Олеся Железняк неизвестно с чьим ребенком на руках мечется. Тут не только царю с царицей, но и бедному шуту тот свет раем покажется.
Но нет. Вытолкнули назад по доброте душевной: живи, мол, Иван. А перед этим серьезно так спросили: а для чего живешь-то? Растерялся, пробормотал что-то невнятное. Рожок только остался, от принца с того света. И можешь не можешь, а надо играть. Хотя бы пытаться. И верите ли, заиграл Балакирев в финале, да так складно. А что рожи корчил - так ведь шут, понятное дело. Но в России-то кто не шут?
|
